Я умер. Своей смертью, заметьте. Забавно, но я даже толком не знаю от чего. Просто взял и скончался. Как в мечтах: лежа в своей кровати, через час после секса, во сне и с кучей денег в кошельке. И все бы хорошо, но только было мне каких-то жалких двадцать пять лет – возраст, в котором жить бы и жить еще, ан нет. Да и жизнь человеческая только начиналась: пять лет ВУЗа за спиной, хорошая высокооплачиваемая работа, государственная квартира, перспективы, красивая и умная девушка. А тут, как на зло, взял и преставился без всяких объяснений. Обидно.
Врач, вызванный моей красавицей, отнесся ко мне как к куску мяса. Пощупал ручку и шею, глянул на зрачки, зачем-то заглянул в рот, похлопал по свежевыбритой щеке и сел писать заключение о смерти. В причинах смерти – остановка сердца.
Смешно. В одном углу комнаты стою я: живехонький, голенький, шокированный, но безапелляционно нематериальный. В другом конце комнаты лежу я: мертвенький, голенький, спокойненький, увы, на ощупь остывающий. В третьем угле моя ненаглядная: живехонькая, одетая в халатик, не сильно убитая горем и, как ни странно, вменяемая. В почетном четвертом углу комнаты, за компьютерным столом примостился молодой врач: живехонький, в беленьком халате поверх майки с гордой надписью «Атидаз», безразличный ко всему, а посему, на мой взгляд, невменяемый. Четыре игрока некачественной пьесы. Будничная скучная смерть.
Врач пишет. Девушка глядит. Я стою. Я лежу. А как же ад и рай? Иди, мол, на все четыре направления света? Обижусь!
И так вдруг обидно стало. За все: за то, что сейчас труп мой остынет совсем, за то, что душе толком и податься не к кому, за этого врача, который не видит в людях людей, за ненаглядную, которая больше испугалась, чем расстроилась. А может мне стало обидно за то, что помер запланировано? Или за то, что дожив до двадцати пяти лет я потерял все свои мечты, зато обзавелся целой кучей перспектив? Да уж, мои родители могли бы сейчас гордиться мной, не разучись я дышать: я прожил великолепную жизнь, достойную отборнейшего куска мяса. Я – умершая среднестатистическая единица. И правильно, что такая же среднестатистическая единица в белом халате теперь смотрит на меня, как на бифштекс. Бифштекс, он и есть бифштекс.
Неправильным, я был. Ухожу – провожать начали тело, а не душу. Да пошли вы, все мои дорогие и близкие, да пошла ты, моя ненаглядная, да пошел ты, вчерашний дипломник мединститута.
Подумал я так и ожил. И все изменилось и в моей смерти и в моей жизни. Лежу, судорожно дышу, в одном уголке комнаты врач крестится, в другом ненаглядная в ужасе подвывает. Весело, черт подери.
И теперь, когда прошло уже много времени после того, как я умер, смотрю я на свою прошлую жизнь, как странный сон. Все изменил. Для начала врача крестящегося валерианкой отпоил и выпроводил. Через неделю выпроводил девушку. Через месяц лишился работы, государственной квартиры, туго набитого кошелька, уважения и большей части друзей в придачу. А потом и совсем уехал. Надоело все.
Живу теперь у черта на куличках, пишу книжки, которые люди сметают с прилавков тиражами, женился по любви, а не по расчету, детишек завел, дом построил, деревьев целый сад насажал. Хорошо.
Вот так вот в мире и бывает: порою от смертушки больше проку, чем от жизни. А когда на склоне дней моих придет за мной костлявая – не страшно это. Чего уж там, заходи, угощайся. Я жил достойно, другим оставил много, а с собой уносить, кроме души да памяти, нечего.

(Публикуется с разрешения автора)

Добавлено (18.03.2008, 14:42)
---------------------------------------------
Вот хотелось бы послушать что думаете

сопос [9]